Пушкин: трудности интерпретации

5 февраля в ВШЭ состоялся открытый мастер-класс профессора Колумбийского университета Бориса Гаспарова на тему «Феноменология Пушкина». Встреча была организованна факультетом филологии НИУ ВШЭ.

Открывая мастер-класс, Борис Гаспаров подчеркнул, что нет такого направления в русской культуре, в котором так или иначе не фигурировал бы А.С. Пушкин. Еще при жизни поэта в 20-е годы XIX века начали появляться оперы и балеты на его произведения. Например, балет «Цыганы» был поставлен почти сразу после публикации поэмы, не говоря уже о появлении многочисленных романсов на стихи поэта. Неподдельный интерес к творчеству Пушкина мы наблюдаем и по сей день.

По мнению Бориса Гаспарова, в процессе осмысления творчества поэта накапливается некий интеллектуальный материал, который можно условно назвать «пушкинским текстом». Чем больше увеличивается этот текст, тем меньше возможности остается новому поколению или новому течению мысли его избежать. Однако со временем становится очевидно, что участники коллективного «пушкинского текста» в большей степени разговаривают уже сами с собой, отвечая положительно или отрицательно на нечто, сказанное о Пушкине. Иными словами, мы вступаем в диалог с другими метапушкинскими текстами как бы через голову оригинала. Это напоминает нам излюбленный прием самого Пушкина — обращаться к читателю через голову своих героев, ко второму ряду читателей через голову первого ряда читателей и так далее. «Вы никогда не можете быть уверенным, читая Пушкина, что за вашей спиной не стоит еще кто-то, кому адресовано данное произведение, — отметил Борис Гаспаров. — Таким образом, ваше собственное прочтение оставляет вас в «дураках», открытым для насмешки от непринадлежности к чему-то необходимому для n-понимания текста. Пушкин запускает этот механизм и сам становится его объектом — вот, что я называю пушкинским текстом русской культуры».

Осмысливать и интерпретировать творчество Пушкина Борис Гаспаров предложил методом, навеянным ему идеей феноменологической редукции Гуссерля. В одной из поздних своих работ Гуссерль говорит о редукции как о необходимом методе феноменологического постижения предмета. Иными словами он предлагает критиковать каждое свойство предмета, выявляя, что оно не абсолютно, оно всегда зависит от обстоятельств и связано с определенным контекстом. Таким образом, от предмета отсекается все относительное и условное, не имеющее абсолютной значимости. «Никакого шанса, что при использовании этого метода у вас останется какой-нибудь положительный признак предмета — нет. Все положительные признаки обнаружат свою относительную природу и отпадут. Останется только отрицание, некое сомнение, неопределенность, которая стоит за всеми этими признаками и дает им начало. Но это сомнение как раз и есть наша живая связь с данным феноменом», — подчеркнул Борис Гаспаров.

В качестве примеров, иллюстрировавших метод, на мастер-классе было разобрано два стихотворения Пушкина — «Не пой красавица при мне…» и «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…».

Борис Гаспаров

Читая первое стихотворение, необходимо задать себе вопрос: «Что привлекает наше внимание, если отвлечься от грузинских пейзажей и образа восточной красавицы?». Первую строку «Не пой красавица при мне/Ты песен Грузии печальной» читатель проскакивает в полной уверенности, что нет ничего более очевидного и понятного. Между тем, как считает Борис Гаспаров, «песен Грузии печальной» сочетание довольно необычное. «Пушкин не дает нам ответа, откуда взялась печаль и фантазировать на эту тему у нас нет времени, потому что стих летит вперед с невероятной легкостью и гладкостью». В строке «Но ты поешь — и предо мной/Его я вновь воображаю» слово «воображаю» Пушкин употребляет на грани между его этимологическим смыслом и тем, что можно назвать интроспективной акцией (процессом, происходящим в голове). Таким образом, мы получаем парадоксальный результат — с одной стороны, живость воображения и его многократный характер, с другой — погружение внутрь себя. Выражение «и предо мной» оказывается фиктивным, призрачным. Реально присутствует перед героем только восточная красавица, но ей он говорит: «Не пой». Пушкин отрицает реальность дважды (в начале и в конце стихотворения), а неведомые абстрактные «черты далекой, бедной девы» живо выступают на первый план. «Мы видим разрыв между разными слоями смысла с одной стороны и легкость, плавность поэтической просодии стихотворения с другой. Пушкин ставит читателя перед выбором: либо вы плавно скользите по элегическим строкам, но тогда от вас ускользает смысл стихотворения, либо вы задаете себе выше обозначенные вопросы, но тогда вы теряете легкость и невесомость стиха. Пушкин молча отстраняется от читателя, предоставляя нам право трактовать его произведение как угодно», — заметил Борис Гаспаров.

В стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» следует обратить внимание на образ «глупца» в последней строфе. «Лично у меня сразу возникает ассоциация с величественной статуей командора из произведения «Каменный гость», — сказал Борис Гаспаров. — Мотив оживающей статуи проходит через все творчество Пушкина, и это всегда противостояние сверхъестественной, мощной силы, которую олицетворяет статуя, и предприимчивого героя». По мнению Бориса Гаспарова, у этого мотива существует три стадии развития. В раннем творчестве Пушкина молодой герой побеждает неведомую силу и спасает красавицу («Руслан и Людмила», «Гавриилиада»). Позднее образ статуи приобретает более зловещие черты, она волшебным образом оживает, ниспровергает соперника, утверждая свою власть («Медный всадник», финал «Евгения Онегина», в котором появление мужа Татьяны возвещается звоном шпор). Третий этап развития образа зафиксирован в стихотворении «Французских рифмачей суровый судия…», обращенном к Никола Буало (Депрео). В нем классик Депрео ниспровергал глупца, утверждая свою власть, но в конце «глупцы» растрепали его парик, выставив Депрео в комическом свете. «То же самое мы видим в стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…», — отметил Гаспаров. — Приходит глупец и заставляет статую потерять равновесие, она теряет свое классическое величие и предстает перед нами в комическом свете. Умение Пушкина посмеяться над самим собой — другая сторона его феномена, которую я склонен называть пушкинским негативизмом. Он заявляет о своей романтической непринадлежности, позволяя увидеть себя в гротескном свете, но при этом не кричит об этом, а намекает, показывает в контексте стихотворения. Таким образом, Пушкин предстает перед нами как своего рода поэтическая статуя, которая совершенно открыта для обозрения ее в любом ракурсе, при этом она всегда остается замкнутой и поглощенной в себя», — подытожил Борис Гаспаров.

 

Анастасия Чумак, новостная служба портала ВШЭ

Фото Никиты Бензорука